«Трубадур» Верди – настолько ходовой товар во всем мире, в больших и малых театрах, что, как и в случае, например, с «Травиатой» или «Аидой», каждый новый режиссер, берущийся за эту оперу, вынужден ломать голову, чтобы сказать свое «авторское слово». Алекс Олье, будто вопреки репутации компании, которую представлял, вопреки безумствам каталонской «Ла Фуры» выступил с более чем предсказуемым посланием, перенеся действие оперы во времена Первой мировой войны.
Главная оперная сцена Парижа – Опера Бастий огромна и концепций требует тоже масштабных. Сценографу Альфонсу Флоресу не хватило фантазии для того, чтобы обойтись без зеркала, увеличивающего пространство. В результате от начала до конца спектакля за редкими исключениями зритель видел не только действующих лиц, умноженных на два, но и дирижера Даниэле Каллегари, отражавшегося на самом дальнем плане. Было ли в этом намерение режиссера сказать «все, что перед вами, дорогая публика, все это о вас, о темных сторонах ваших душ» или это всего лишь архитектурная случайность – вопрос, на который каждый вправе ответить для себя так, как считает нужным. Символом спектакля на афише и буклете стали руки, опущенные в окровавленную воду. А сверхидеей, под которую почти идеально подошла сюжетная канва либретто Сальваторе Каммарно, созданного на основе драмы испанского драматурга Антонио Гарсиа Гутьерреса, стала тема ужасов войны. Формально ее в либретто нет, но что такое жажда кровной мести, как не война? Визуальная лейттема воплотилась в форме надгробных камней, сильно напомнивших знаменитый мемориал холокоста в Берлине. Эти камни то уходили в пол, обнажая окопы-могилы, то высоко поднимались, без конца напоминая о чем-то давящем, тяжелом, вековом – о той самой мести, результатом которой не может быть ничего иного, как смерть. Огромную роль в спектакле играл свет, мастерски поставленный Урсо Шёнебаумом: в его палитре преобладали тревожные эмоции темных, холодных, а то и вовсе фосфоресцирующих призрачных тонов.
Поразительно, но первая сцена Леоноры, которая на мгновение остановила поток агрессии и напомнила об островке мира, неожиданно вызвала ассоциации с «Белой гвардией» Булгакова. Леонора в ее элегантном, благородном платье и чуть ли не с вязаной шалью в пол вмиг показалась Леночкой Тальберг, хранительницей домашнего очага. Понятно, что граф ди Луна оказался немецким офицером, а Манрико – представителем лагеря «наших», то есть скорее всего французов. В сцене ухода в монастырь монашенки предстали, разумеется, сестрами милосердия. В такой эффектной, коммерчески удобной «упаковке» режиссеру и не нужно было ничего особо придумывать: зрители могли фантазировать сами, питая воображение «файлами» из киноиндустрии.
Парижская опера – зеркало европейской оперной сцены, а потому и составы певцов здесь собираются образцово-показательные. Тренд последних сезонов не только в Париже, но и в Лондоне, и в Нью-Йорке, и в Вене – знакомство публики с именами новых звезд. «Трубадур» – опера, за которую не стоит браться без четырех звездных сопрано, меццо-сопрано, тенора, баритона. Новая постановка в Бастий предоставила щедрую возможность услышать и уже состоявшиеся оперные величины – Анну Нетребко, Марсело Альвареса, Людовика Тезье, Лучану д’Интино, Екатерину Семенчук, и новую теноровую звезду – Юсифа Эйвазова. Менеджменту Парижской оперы было угодно не ставить его в один состав с Анной Нетребко, которая все спектакли спела с Альваресом. Юсифу выпала карта петь с китайской сопрано Хуо Хе, певицей, если и обладающей неплохим объемным голосом, то мало интересной в плане артистическом. Его оперной матерью была знаменитая меццо-сопрано Лучана д’Интино, а антагонистом Ди Луна – Виталий Билый. Прощание Манрико с матерью стало одним из исполнительских шедевров спектакля. По сути Лучана с Юсифом и «сделали» спектакль, снабдив его крепкими вокальными и драматическими мускулами, насытив психологизмом. Лучана заодно дала еще и мастер-класс на тему сохранения эластичности голоса. Грамотная артикуляция, разумная экономия силы во имя красоты тембра и ясности интонации – все это можно было слышать в каждой ноте и фразе певицы.
Юсиф Эйвазов демонстрировал свое мощное чувство сцены и стремительно растущее мастерство, в которых нашлось место и белькантовой кантилене, и сочным веристским краскам. Любимыми партиями певца являются герои Пуччини – Каварадосси, Де Грие, Калаф, а также Туридду из «Сельской чести» Масканьи, поэтому в Манрико нельзя было не услышать веристского напора. Рядом с зашкаливающей страстью находилось место и нежности, ведь Манрико – не только воин, но еще и сын, и пылкий влюбленный, и собственно трубадур. Итальянский для этого тенора – фактически родной (наряду с азербайджанским и русским), а вкупе с внешностью жгучего брюнета было полное ощущение, что перед нами – истинный итальянец, возрождающий традиции золотого века оперы времен молодого Паваротти. Он так смело распоряжается своим вокальным ресурсом, так легко берет те самые высокие ноты, перекрывающие оркестр, о которых большинство теноров мечтают, но боятся, как покорения Эвереста, что остается только дивиться его подвигам как новому мировому теноровому чуду.
Фото: BAUER: Манрико – Ю. Эйвазов, Леонора –Х. Хе, Граф ди Луна – В. Билый.
Поделиться: