— Вы учились искусству пения у Дитриха Фишера-Дискау и Элизабет Шварцкопф. Какие уроки усвоили?
— Я учился у них абсолютно разному. Они представляют собой два радикально противоположных типа личности. Фишер-Дискау был нацелен на исключительную корректность и точность всего, чем занимался. Он вкладывал в свое исполнение 100% того, что заложено в композиторском тексте. Я беру из текста как минимум 95 процентов, ничего не добавляя от себя, не увлекаясь интерпретацией. Певец должен быть эрудированным. Ведь мало знать алфавит – надо уметь читать. В текстах Марселя Пруста или Томаса Манна вы прочтете все написанные слова, но ничего не поймете без всесторонней образованности – не сможете связать слова, проникнуть в их глубокий смысл. Технические вещи в отдельности никому не интересны, они хороши в совокупности знаний, необходимых для истинного понимания музыки. Все свои знания по истории музыки надо вкладывать в процесс подготовки исполнения. Именно в этом направлении меня учил развиваться Фишер-Дискау.
Элизабет Шварцкопф была полной противоположностью. У нее был очень индивидуальный путь постижения музыки, иногда с риском потери смысла. Но это тоже был очень интересный путь познания. Она начинала искать что-то вокруг сочинения, что порой не имело отношения к реальности, но давало столько возможностей для интерпретации, развивало логику, побуждало фантазию для создания собственной истории внутри того или иного сочинения. Я воспринял, вероятно, синтез двух этих подходов. Я уважаю обоих – так же, как и они сами уважали и ценили друг друга, но никогда не пересекались, не были в контакте – из-за прошлого, войны, отношения к происходящему. Фишер-Дискау служил в армии, был на войне, у Шварцкопф была масса поклонников среди нацистов, которые помогали ей в карьере…
— Насколько глубоко вы погружаетесь в музыку во время исполнения?
— Я погружаюсь в музыку, но в то же время держу под контролем много вещей. Перед художником существует большая ответственность: он должен ясно понимать, что хочет выразить. К этому нужно готовиться заранее, просчитывая все мелочи, нюансы, а в момент выступления – уметь убедить, и тогда твоя внутренняя музыкальность сделает свое дело. Перед началом концерта я веду абсолютно нормальный образ жизни, разве что чуть больше пытаюсь сфокусироваться на теме выступления. Я знаю, чего хочу добиться. Надо лишь обладать эмпатией, чтобы и слушатели в зале смогли проникнуться тем, что чувствуем мы с пианистом или дирижером во время исполнения.
— В вашем послужном списке – огромное количество записей песен и вокальных циклов Шуберта и Шумана, кантат Баха. Какую роль в развитии вашей карьеры играет звукозапись?
— Мы поем музыку, которая мгновенно становится прошлым. Поэтому звукозапись для меня – это возможность создать что-то по-настоящему высокохудожественное, что очень быстро исчезает. Это разновидность памяти – сохранение красоты ради «неприкосновенного запаса». Но это еще и великолепная возможность совершенствовать свою технику. Сегодня каждый может записать все что угодно, порой не выходя из дома. На самом деле, в этом я вижу лишь проявление какого-то сумасшествия, безумия. В конце концов это приводит к инфляции, обесцениванию смысла, падению качества. Чем больше записей, тем больше плохих дисков. Да, это очень демократично, что сегодня толпы желающих могут записываться и выпускаться большими тиражами, но для искусства это бесполезно. А ведь когда-то даже просто правом, привилегией записи обладали только лучшие, действительно лучшие. Еще важно понимать, что если у исполнителя намерения серьезные, то не стоит хвататься за разный репертуар, лучше оттачивать и углублять, делать более интересным какой-то определенный. Готовясь к партии Вотана, например, я слушал много старых записей, особенно сделанных в Венской филармонии. Это непостижимо прекрасно.
— Вы поете не только камерную музыку, но иногда участвуете в оперных спектаклях. Мне показалось, что у вас есть свои особые предпочтения.
— Да, вы правы: я пою только то, что мне интересно. А опер, которые мне по-настоящему интересны, не так много. Мне частенько становится невыносимо грустно оттого, что репертуары театров замкнуты на нескольких одних и тех же названиях, а ведь существует столько неизвестных, забытых опер – даже у Моцарта, гениальнее которых никто не придумал. Но время этой музыки в определенном смысле ушло: она не провоцирует вопросы и не дает ответы, созвучные нашему времени. Нужны новые вызовы, резонирующие нашей эпохе.
Я стараюсь соблюдать баланс между камерными и кантатно-ораториальными жанрами и оперой, выступая в спектаклях около двадцати раз в сезон, – этого для меня абсолютно достаточно. Опера требует времени, а репетиций дают, как правило, очень мало или, наоборот, – слишком много. Очень ценю время, поэтому предпочитаю готовить концертные программы. И если где и люблю выступать, то, прежде всего, в Венской опере, где очень следят за художественным уровнем, соблюдая его высоту.
Фото Borggreve
Поделиться: