Вы помните свои первые встречи с музыкой?
Кшиштоф Пендерецкий: Я начал сочинять в 7-8 лет, играя на скрипке. Это было во время войны, когда негде было взять ноты, да и сразу после войны их тоже не было. Я сам себе писал этюды. Наверное, именно поэтому я и стал не скрипачом, а композитором. При этом я не учился тогда никакой композиции. Конечно, позднее в Высшей школе музыки я наверстал упущенное, когда оказался на отделении теории и композиции сначала у Артура Малявского, а после его ухода – у Станислава Веховича, педагога преклонных лет, который писал преимущественно хоровую музыку. Малявский был очень строгим. И мне это очень не нравилось: мне казалось, что я и так многое умею. Часто я приносил задание в последнюю минуту. И он об этом знал и задавал мне намного больше, чем моим коллегам. Но я благодарен ему за то, что он таким образом как бы втягивал меня в работу, приучал к ежедневному труду. Постоянно говорил мне о том, что надо вставать рано и садиться сочинять. С тех пор так и повелось. Я работаю ежедневно.
- Ваша любовь к скрипке нашла свою музу в лице Анне-Софи Муттер. Как возник ваш славный композиторско-исполнительский союз?
Кшиштоф Пендерецкий: С Анне-Софи Муттер я познакомился много лет назад. Ей очень нравится моя музыка, она ее постоянно исполняет. К тому же это самая выдающаяся в мире скрипачка.
Эльжбета Пендерецкая: До нашего знакомства, которое впоследствии переросло в дружбу, продолжающуюся до сих пор, Анне-Софи услышала музыку моего мужа, ее особенно впечатлил «Польский реквием». Позднее она признавалась нам, что эта музыка не только прекрасно написана, но необыкновенно глубокая. Кшиштоф сочинил для Анне-Софи Скрипичный концерт. Его первое исполнение состоялось в 1995 году, дирижировал Марис Янсонс. Это было начало их очень тесного сотрудничества. Позднее появилась Вторая соната для скрипки, Duoconcertante, которое первыми исполнили Анне-Софи и контрабасист Роман Патколо. А позже возникла и LaFolia, написанная в подарок к 50-летию Муттер, и ее первое исполнение состоялось в Карнеги-холле. Совсем недавно на «Дойче граммофон» вышел диск «Приношение Пендерецкому», где собраны все посвященные ей сочинения. Также на этом диске есть запись Скрипичного концерта под управлением Кшиштофа Пендерецкого с Лондонским симфоническим оркестром, которое получило два GrammyAward – за исполнение и композицию.
- Не так давно вы с Анне-Софи ездили на гастроли в Китай. Какие привезли впечатления?
К. П.: Мы были там на протяжении месяца. Анне-Софи играла великолепно. У нее нет никаких проблем, для нее все можно написать – она все сможет исполнить, а это признак феноменальной одаренности. Мы вообще очень любим путешествовать. В Китае за последние двадцать лет были много раз. Там невероятная публика, необыкновенное развитие индустрии классической музыки. На наших глазах строились концертные залы, что может послужить примером для всего мира. В Китае не строят плохих залов, приглашают очень серьезных архитекторов, а я ведь знаю фактически все лучшие концертные залы мира.
Э. П.: Что мы еще заметили: китайская публика научилась слушать не только классическую, но и современную музыку, она испытывает громадный интерес к новому. Например, после концерта в Центре исполнительских искусств в Пекине – с музыкой Пендерецкого в программе – к нам подошло около четырехсот человек с обложками дисков, фотографиями, партитурами, чтобы получить автограф. Вместе с Анне-Софи автограф-сессия продолжалась два часа. Мы потом узнали, что такого количества слушателей, пожелавших получить автограф, с начала существования этого зала еще не было. Китайцы за короткий период наверстали то, что у нас происходило намного дольше. Двадцать лет назад публика в Китае была совершенно иной. Билеты на концерт в Фучжоу, где новый зал был открыт всего месяцем ранее, были распроданы сразу, а ведь Фучжоу - это не Пекин или Шанхай, где публика развитая. Все это произвело на нас большое впечатление.
- Восхищаюсь, когда слышу о том, что вы любите путешествовать. В Россию в последние годы вы заезжаете нечасто, зато добираетесь не только до Петербурга и Москвы, но и до Екатеринбурга, и до Казани.
К. П.: Мы действительно любим ездить в Россию, где всегда были и великолепные музыканты, и атмосфера, и где публика умеет очень внимательно слушать музыку.
Э. П.: У пана Кшиштофа есть звание почетного доктора Московской и Петербургской консерваторий. В Москву мы впервые приехали в 1966 году. С тех пор у нас образовалось огромное количество друзей в России. Я помню, как маэстро Мравинский приходил на репетиции моего мужа в Ленинграде. Потом возник союз с Ростроповичем – с ним мы по-настоящему познакомились в 1974-75 году, когда они с Галиной Павловной переехали на Запад, но я слышала его, еще когда была девочкой. Мы имели уникальную возможность познакомиться и с великим Шостаковичем, с Мечиславом Вайнбергом, родившимся, как известно, в Польше. Наши связи с Россией очень сильны.
- Удалось пообщаться с Шостаковичем?
К. П.: Я запомнил его как очень смущающегося человека. С ним было трудно общаться.
Э. П.: Храню в памяти момент, когда мы подарили ему пластинку с записью «Страстей по Луке». Муж подумал, что у Шостаковича и времени-то, наверное, не будет, чтобы послушать. Но представьте себе, спустя три-четыре недели мы получили письмо от Дмитрия Шостаковича: «Дорогой Кшиштоф, ты доставил мне огромное удовольствие. «Страсти по Луке» – одно из величайших произведений ХХ века. Твой Дмитрий». Это было чем-то невообразимым! Мой муж дирижировал многими симфониями Дмитрия Дмитриевича, причем начал это делать довольно рано.
К. П.: А я учился у Мравинского, как дирижировать Шостаковича, как его интерпретировать. Я очень люблю его музыку и думаю, что понимаю ее.
- С Мстиславом Ростроповичем, наверное, немало говорили о Шостаковиче?
К.П.: Мстислав был человеком с мировой душой, открытый, помогал многим людям, был большим энтузиастом, в частности, моей музыки, которую исполнял везде. Виолончельный концерт играл так, как никто уже больше не сможет исполнить.
- Кто из современных виолончелистов хотя бы чуточку к нему приближается в интерпретации этого концерта?
Э. П.: Из молодого поколения я бы назвала Амита Пеледа, который как раз участвовал в фестивале Пендерецкого в Варшаве.
К. П.: Да, он ближе всего к интерпретации, которая мне нравится.
Э. П.: Я бы назвала еще виолончелистов Даньюло Ишизака, Клаудио Бохоркеса. На фестивале приняли участие, конечно, не все виолончелисты, тесно связанные с музыкой моего супруга. В мире немало очень хороших виолончелистов. Мы пригласили также Ивана Монигетти, с которым много лет дружим, финна Арто Нораса, шведа Франса Халмерсена. На мой взгляд, все артисты, принявшие участие в нашем фестивале, это не «случайные исполнители», а те, у кого есть глубокая связь с музыкой Кшиштофа Пендерецкого. Жаль, что маэстро Гергиев не смог приехать из-за своего сверхплотного графика. Нам его очень не хватало.
- Известно, что музыку невозможно «дословно» перевести, и тем не менее: о чем вы говорите в своей музыке?
К. П.: В том-то и дело, что обо всем, поскольку я не пишу книг, а когда-то хотел. У меня лучше получается писать музыку, через нее я говорю о том, что можно было бы выразить буквами. Моя музыка в состоянии рассказать обо мне все. Она – итог очень глубокого переживания. И я никогда не пишу ноты: я пишу музыку.
- В вашей музыке всегда слышна борьба, сопротивление чему-либо. Это все благодаря преклонению перед гением Бетховена?
К. П.: Но борьба должна быть! Невозможно писать музыку только спокойную, только прекрасную.
Э. П.: Например, «Польский реквием». Это сочинение создавалось на протяжении двадцати лет, завершилось со смертью папы Иоанна Павла II. Первое исполнение первой, еще не до конца завершенной версии состоялось в Штутгарте под управлением Мстислава Ростроповича. Кшиштоф посвятил части реквиема трагическим моментам польской истории. Мне кажется, это очень важное сочинение для его творчества.
- Музыка для вас в каком-то смысле религия?
К. П.: Еще в 60-70-х годах я написал много религиозной музыки. И все свои ораториальные сочинения тоже уже написал, поэтому больше не должен. Самое длинное сочинение – Credo, оно прозвучало на фестивале. Сегодня мне хочется писать квартеты. Чем старше становишься, тем больше хочется писать камерную музыку: квартеты, квинтеты, октеты – это музыка высшего пилотажа.
- Можно изменять людей музыкой?
К. П.: Наилучшая музыка действительно имеет влияние на людей. Но это трудно объяснить. Казалось бы, как может звук – абстракция! – так воздействовать на человека, чтобы человек менялся, хотя бы на минуту концерта?.. Но то, что музыка все-таки влияет, знаю наверняка. Это вид очарования, волшебства искусства.
фото Bruno Fidrych
Поделиться: