24 марта в Большом зале консерватории яблоку негде было упасть: публика разве что на люстрах не висела. По крайней мере, все проходы и ступеньки были оккупированы обладателями входных билетов и приглашений, но и платные места не пустовали (между тем, цена доходила до 28 тысяч, стартовав от пяти).
Исполнялся Реквием Верди – произведение архипопулярное, с гарантированным аншлагом в любом зале. Однако причина переполненности БЗК была еще и в том, что публику привлекло имя дирижера на афише.
Каждый визит в Москву художественного руководителя Пермского оперного театра Теодора Курентзиса и его коллектива это событие. Маэстро неизменно интересен, вне зависимости от того, что исполняется – Пёрселл, Малер или Верди. Компоненты, которые обеспечивают уже не первый сезон эту манкость, – неоспоримый талант Курентзиса, его харизма, но и наиграмотнейший пиар, организованный с театральным размахом.
Последний московский концерт также не избежал элементов театрализации. Сцену загромоздили сложными многоуровневыми подиумами, на них расположились хор и оркестр MusicAeterna, музыканты обоих коллективов были облачены в черные рясы, концерт начинался на час позже обычного времени, но фактически был задержан «по-гергиевски» еще на полчаса.
Вердиевский Реквием Курентзис исполняет в Москве уже не в первый раз. Да и начинал он в столице когда-то именно с Верди – его дебютом в «Геликоне» были «Аида» и премьерный «Фальстаф». Потом – нашумевшая новосибирская «Аида», парижский дебют с «Доном Карлосом», «Макбет» (копродукция оперных театров Новосибирска и Парижа). Несмотря на то, что Курентзис увлекается разными пластами музыки и в последние годы его репертуарные предпочтения часто эксклюзивны, к Верди он возвращается вновь и вновь: «Травиата» уже в Перми, сделанная в 2016-м с Робертом Уилсоном, наделала немало шума.
Метод Курнетзиса, о чем хорошо известно, это метод основательно подготовленных эффектов. Он сторонник изнурительных многочасовых репетиций, полировки продукта до блеска, на суд публики выносит не только выстраданное, но и выверенное до мелочей. В этом и сила, и слабость его подхода, что было видно на материале Реквиема.
С одной стороны, невероятная скрупулезность в проработке деталей, искусно сконструированное здание, где каждый элемент идеально пригнан к другому. Особенно порадовали акапельные места – такую математическую точность пения, чистоту интонации и слаженность нечасто услышишь не только в России, но и в мире. С другой, несколько мертвящие оковы просчитанности, запрограммированности, где совсем нет места вольному порыву, горячности сиюминутного творчества (а в Реквиеме есть такие места, где свежесть и порывистость «импровизации» очень нужны). Внимание к проработке нюансов и штрихов колоссальное, но одновременно от этого есть очевидное распыление внимания на детали и невозможность выстроить картину в целом. Много отдельных удач, красивых мест и захватывающих кусков, но нет ощущения цельности, проживания всего произведения на одном дыхании, нет в итоге драматургии.
Присущая Курентзису театральность выражается и в крайней поляризации динамики – пианиссимо едва слышны, фортиссимо оглушающи. Еще Евгений Светланов призывал бороться с «меццофортизмом», с исполнением на усредненном нюансе – естественное, нормальное требование музыканта, стремящегося сделать музыку разной, подать ее интересно. Однако у Курентзиса это нередко приобретает характер самоцели и самолюбования, точнее, опять же просчитанного эффекта, не всегда несущего смысл. Контрастность становится навязчивой идеей, заслоняя собой другие аспекты партитуры: например, соразмерность темпов или естественность фразировки.
Безусловно, стоит сделать скидку на гастрольный выезд: наверное, на родной сцене в Перми многое звучало иначе. В частности, даже до блеска отрепетированная, подготовленная от и до партитура не застрахована от мелких помарок у меди или пусть минимальных, едва заметных, но все же имевших место расхождений между солистами, хором и оркестром.
Хоровой коллектив звучал, быть может, наиболее безупречно – его класс неоспоримо высок, звук красив, музыкальность естественна. К прочим исполнителям можно придираться, но, отмечая какие-то не во всем понравившиеся моменты, невозможно не признать главного: в исполнении царила красота, оно было интересным, заставило думать об услышанном долгое время после того, как замолкли финальные аккорды.
Квартет солистов в целом оставил позитивное впечатление, хотя в отношении каждого певца есть некоторые соображения. Меньше всего вопросов к пермской солистке Зарине Абаевой: ее парящее сопрано убеждало как точностью интонации, так и экспрессией, а нечетко прозвучавшие нисходящие фразы Qua olim Abrahae (дважды) вполне искупались стройностью ансамбля в Agnus Dei и призывностью Libera me. Армянское меццо Вардуи Абрамян, певшая по замене (первоначально в афише стояло имя Эрмине Мэй), почти без потерь вошла в контекст, предлагаемый интерпретацией Курентзиса. Ее густое меццо – терпкое, шершавое, такой голос – находка, ибо способно оттенить сопрано, создать с ним контраст и в известной степени напряженную тембральную дуэль, тем более, когда ему подвластна богатая палитра оттенков. Американский тенор Рене Барбера, в 2011-м победивший в Москве на «Опералии» Пласидо Доминго, вернулся к нам в более крепком репертуаре, нежели тот, на котором специализировался ранее. Означает ли это поворот от опер бельканто и Моцарта к зрелому Верди или это лишь разовый случай, покажет время, но, кажется, сладкий и полетный голос певца все же недостаточно насыщенно звучит в этой партии. Особенно это было очевидно в начале мессы – Ingemisco прозвучало уже гораздо уверенней. Наконец, бас из Кувейта Тарек Назми – представитель немецкой вокальной традиции (вырос и учился в Германии), что весьма слышно: при неоспоримой культуре его голосоведение более сухое и сдержанное, нежели хотелось бы слышать в вершинном произведении итальянского романтизма.
Поделиться: