— Прежде чем уйти с головой в импровизацию и стать звездой польского джаза, вы получили академическое образование классического пианиста. Почему решили заниматься джазом?

— Приблизительно в двадцать лет я понял, что для того, чтобы обрести собственный язык, собственный звук, нужно заняться джазовой музыкой. Я всегда испытывал такую потребность – быть самим собой, Лешеком Можджером, мне всегда хотелось иметь индивидуальное лицо в музыке. Как и в жизни – не быть похожим на кого-то, но найти себя – единственного и неповторимого. Все мы отличаемся друг от друга абсолютно, у каждого – свои параметры тела, разные родители, разная культура, каждый совершает свои открытия, каждый может и должен играть в жизни собственную роль. И я понял, что только джазовая музыка позволит мне найти «цвет личности».

— Были внешние импульсы?

— Были пластинки Майлза Дэйвиса и Чика Кории, был и Кейт Джаррет, Эрролл Гарднер, Маркус Миллер, Оскар Питерсон, Энрико Пьеранунци, множество музыкантов, которые вдохновляли меня аутентичным звучанием, узнаваемым по паре звуков. То есть поначалу я учился на записях, но когда приступил к профессиональным занятиям, то «уроками» стали встречи с музыкантами на работе, в концертной деятельности, во время выступлений на сцене. Это уже был «полигон», на котором действовали мои соотечественники – Збигнев Томысловский, Томаш Станько, Збигнев Прайснер, Тымон Тыманьски, ансамбль «Любовь», Войцех Воглевски, Казимир Сташевски, Гжегож Чеховски, – и все они меня чему-то учили. Известно, что человек перенимает ремесло от более опытных артистов. А я был человеком работящим, пунктуальным, «недорогим», меня часто нанимали для совместных концертов, и я был в состоянии многому научиться.

— Без классической базы вы бы смогли так виртуозно играть джаз?

— Академическая школа мне очень пригодилась, но в мире ведь и не существует другой фортепианной школы, кроме классической. Традиция игры на фортепиано очень солидная, существует технология обучения. Фортепиано вообще очень трудный инструмент, требующий особого комплексного знания, чтобы им грамотно пользоваться.

— То есть прежде чем импровизировать, нужно получить прочную школу?

— Чтобы позже о ней забыть. Нужно иметь уважение к традиции, понимать, что музыка является длинной эстафетой, что мы изучаем двенадцатитоновую систему, которая рождалась на протяжении двух тысяч лет. Математики, мистики, акустики, музыканты принимали участие в создании и утверждении этой системы. И процесс ее возникновения тоже очень интересен. Квинтовый круг по факту является квинтовой спиралью и содержит в себе определенные тайны, не до конца понятые с точки зрения физики. Выстроенная из двенадцати тонов, как год – из двенадцати месяцев, эта звуковысотная система космична, вписана в космос. Мы все функционируем в ней, и она требует от нас ее хорошего знания, глубокого понимания, чтобы импровизировать, чтобы уверенно в ней ориентироваться.

— Коль скоро вы ушли от академической традиции, то, наверное, решили, что у музыки джазовой больше особых возможностей, чем у классической музыки.

— Джаз – музыка эмоций, высокой температуры, а классическая музыка – высокоорганизованная с формальной точки зрения. Она сложная, уважающая ценность каждой ноты, чего в джазе иногда нет, потому что артисты подчас попросту беспечно выплескивают целые потоки звуков без трепета перед отдельной нотой, записывают диски десятками. Классическая музыка такого не позволяет: в ней каждый звук запланирован, зафиксирован нотной записью, имеет свое жесткое место. Но связь двух этих стихий – холод конструкции, с одной стороны, и высокая температура эмоциональной импровизации, с другой, – очень хорошо может воздействовать на сам джаз. От классической музыки можно позаимствовать уважение к каждой ноте, эстетику звучания – благородную, доработанную, где все имеет свое значение. А эмоциональность и стихийность, непредсказуемость того, что будет через минуту, – это то, чего не хватает классике, где страшно боятся ошибок, боятся быть хуже кого-то, обременяют себя чувством вины из-за совершения промахов. Но музыка как стихия не создана обществом для того, чтобы чего-то бояться и стыдиться. Она создана для радости, для игры. Моей личной мечтой является связать джаз с классикой, над чем я сейчас и работаю. Я подготовил материал с голландским барочным оркестром. Его музыканты играют на исторических инструментах в аутентичном строе, и получается очень интересно. Джаз и барокко вообще имеют много общего, хотя бы систему цифровой нотации, которая позволяла импровизировать.

— Великий Бах тоже постоянно импровизировал.

— Да, он должен был писать много музыки, чтобы прокормить огромную семью, он все время должен был работать, сочинять и тоже, кстати, нуждался в системе. «Хорошо темперированный клавир» считается первым сводом современной системы 24 тональностей. Закрепление этой системы давало Баху серьезную поддержку, чтобы быть активным в своем творчестве, основанном на служении Богу. Такие «условия» духовности сразу упорядочивает энергетику. А без упорядочивания энергии не получится творить.

— По вашему мнению, понятие «энергетика» применительно к музыке – не просто эффектное словечко?

— Верхнее напряжение эритроцитов в крови составляет восемь микровольт, и если оно будет меньше, то они будут слепляться, а значит, тело не сможет двигаться. Тело является биоэлектрическим феноменом. И существуют очень конкретные электрические процессы, производимые в теле. Это очень конкретная наука, о которой по каким-то причинам невозможно узнать ничего конкретного. Может быть, этим просто никто как следует не занимался? Единственный научный деятель, кто занимался энергетикой тела, – Вильгельм Райх, умерший при загадочных обстоятельствах в тюрьме, а все его труды по приказу американского суда были уничтожены. Остались какие-то крохи, которые мы сейчас можем прочитать, но он лишь положил начало науке о биоэлектрике организма и пришел к очень интересным выводам – жаль, что никто официально не продолжил его начинаний.

— Энергетика – наука будущего?

— Наверняка. Но ведь и сейчас все экраны гаджетов функционируют благодаря непосредственному контакту с поверхностью кожи – касанию пальчика. Каждое прикосновение – малая часть энергии нашего организма. Биоэлектроника используется в современных технологиях. У всех есть смартфоны. Нет только целостной науки, которая бы связала воедино разные явления. Я знаю людей, которые излечиваются от мигрени, ходя босиком. А если человек – биоэлектрическое явление, то касание земли тоже как-то влияет на биоэлектрические настройки. Это никакой не шаманизм, просто отсутствует научное обоснование феномена из-за того, что никто не систематизировал опыт. А этим необходимо, наконец, заняться, поскольку технология физического тела содержит элемент, от которого зависит понимание того, как оно функционирует. Я убежден, что и творческая деятельность тоже связана с биоэлектроникой. Знаю, что ученые исследовали напряжение мозга в момент поиска ответа, а ведь мозговые клетки, которых тринадцать или пятнадцать миллиардов, тоже нуждаются в каком-то электрическом напряжении. Словом, все это – чрезвычайно интересные темы.

— Дар импровизации дается от природы или ей можно научиться?

— Вся жизнь вообще является импровизацией, ее невозможно избежать. В школе нас учат готовым ответам на вопросы. Но позже, когда взрослеешь, заводишь семью, ходишь на работу, встречаешься с чем-то на улице, оказывается, что нет готовых ответов: жизнь подсовывает нам все новые и новые вопросы. И каждый человек на один и тот же вопрос дает разные ответы в разные периоды жизни. Жизни невозможно научиться заранее. Жизнь попросту вынуждает нас развивать импровизаторские способности, умения связывать далекие явления, принимать нестандартные решения. Музыка импровизационная – могучая стихия, которая имеет то превосходство над классической музыкой, что использует ошибку, сбой как часть своего конструктивного процесса. Ошибка в импровизации часто оказывается конструктивным элементом. В классической музыке, как я уже говорил, ошибка тут же дисквалифицирует исполнение. Но, повторю, в импровизации она даже желанна, она открывает много новых возможностей. Как и в жизни, когда подчас только случайная ошибка дарит новые шансы.

— Композитор и импровизатор периодически оказываются на смежной территории?

— Честно говоря, это примерно одно и то же. Только композиторский талант основан на том, что свою импровизацию нужно обязательно записывать, и у композитора есть время, чтобы доводить ее до совершенства, до рафинированной, сложной фактуры, в чем, разумеется, содержится свое преимущество. У импровизатора, сидящего на сцене, нет этого времени и шанса. Есть только пять минут – продолжительность выступления. Композитор же может и пару лет писать сочинение, которое будет длиться пять минут. Поэтому импровизация каждый раз меняет «цвет» сочинения, основываясь на определенном риске. Зато лишь в импровизации начинают сверкать такие внезапные, неожиданные фактуры, о которых композитор может размышлять часами. Мы, импровизаторы, на ходу можем получать опыт – музыкальный, эмоциональный, обмениваться энергией с публикой, управлять музыкальными потоками здесь и сейчас, а «здесь и сейчас» не начинается и не кончается – длится вечно. Момент, происходящий сейчас, существует в Вечности, в которую мы можем включаться. Это своего рода ритуал…

— Слышал, что вы на своих мастер-классах говорили о чакрах.

— Да, я говорил о них, хотя и не уверен, что чакры существуют на самом деле. Но я принимаю это как факт и наблюдаю за энергиями, проходящими через меня в моем теле. Я пришел к определенным выводам и стараюсь уложить их в более-менее стройную систему. Как я уже сказал, не существует науки об энергетике тела и ее влиянии на творчество. А творчество связано с вдохновением, с неким действием свыше, с появлением того, чего раньше не было, с какой-то жизненной силой, которую мы привлекаем к тому, чтобы сочинялось, училось, игралось, творилось бы.

— Зафиксировать эти инсайты помогают записи?

— Иногда сталкиваюсь с мучительными ситуациями: когда выступаю на телевидении, вынужден играть с плейбэком, то есть мне нужно записать и выучить собственную импровизированную сольную партию. Это отнимает кучу времени. Чтобы исполнить 1–2-минутное соло, нужно потратить три-четыре дня. Это очень специфический процесс.

— Вы упомянули о польских джазменах. В каком направлении движется современный джаз?

— Существует мнение, что джаз когда-то был направлением, оторванным от народа. Но джаз никогда не функционирует в отрыве от людей, которые этот джаз и играют. Джаз такой, какие люди. Люди развиваются, и с ними развивается и джаз. До тех пор, пока у людей будет потребность в совершенствовании, развитии и поиске красоты, с джазом все будет очень хорошо. В Польше джаз развивается во всех возможных направлениях. Музыканты все время в поиске, стили игры смешиваются, кто-то играет с лэптопами, кто-то – с симфоническими оркестрами, кто-то комбинирует в абстрактных зонах. У джаза очень много обликов – столько же, сколько и у людей.

— Меняются эпохи, десятилетия. Насколько джаза коснулась эволюция?

— Конечно, джаз эволюционирует. Я не исследователь, но музыкант, даже директор двух фестивалей – Jazz nad Odra во Вроцлаве и Enter jazz festival в Познани. Мне приходится наблюдать за молодежью в силу своей профессиональной деятельности, и я вижу, что она намного более талантливая, чем были мы. Нынешние молодые в свои 20 уже знают о том, о чем раньше узнавали лишь в 30-40 лет. У них лучшие инструменты, доступ к технологиям, кабели, динамики, они стартуют с высокой позиции. Но вот добиться неповторимой формы – в этом никакие цифровые технологии не помогут. Для этого нужны собственные усилия, поиск правильных идей и авторитетов, умение собрать все узнанное в единое целое.

Джаз эволюционирует разнообразно. Когда-то считалось, что это импровизация с элементами блюза или свинга. А я вижу, что джаз все больше отходит от блюза, остается только импровизация. Джаз не избегает новых технологий, ему интересны все новые территории, и трудно предположить, что будет дальше.

— Насколько плодотворен союз классической и джазовой музыки?

— Это очень полезный союз для обеих сторон.

— Есть у джаза национальные черты?

— Джаз, конечно, возник в Штатах, но глупо было бы утверждать, что это американская музыка. Есть, конечно, определенная американская идиома, однако называть сегодня джаз американской музыкой ошибочно. У каждой нации – своя энергетика, традиция. Существует что-то такое, как польский или норвежский джаз, но надо знать, что национальность – лишь один слой личности, и есть слои, у которых нет национальности. Так и в музыке: есть то, что не имеет национальных границ. Все очень условно.

— Вы проводите мастер-классы для студентов Петербургской консерватории – давно вы даете мастер-классы?

— Это произошло третий раз в жизни. Я только учусь. С каждым разом набираюсь все больше смелости, чтобы делиться своими открытиями. Не до конца уверен в том, о чем говорю, но мой главный аргумент – собственный опыт. Мне кажется, это наилучший путь, когда кто-то делится своим опытом, собственными переживаниями – это и будет правда. Энергетика, импровизация, творчество, о которых я говорил, – это все получено на основании собственного опыта. Сам прихожу к выводам. А если это для меня они – правда, то это может быть правдой и для каких-то других сознаний, обитающих в физическом теле.

— Что скажете о студентах консерватории?

— Очень талантливые достались мне студенты, я приятно удивлен. Здесь нет джазового отделения, но они добились довольно высокого уровня. Мне кажется, в них есть большой потенциал. Некоторые композиции меня вдохновили очень сильно, а я сейчас как раз нуждаюсь во вдохновении, чтобы записать сольный альбом, и обнаружил несколько идей, которые можно было бы здорово развить.

У каждого артиста есть обязанность делиться знанием. Сокрытие знания может быть духовной ошибкой. Если не поделишься – значит, и сам не получишь нужный тебе опыт.

— Петербург вы посещаете чаще, чем Москву, – почему?

— Пару раз все же играл в Москве, но в Петербурге, да, чаще бываю. Может быть, потому, что этот город энергетически мне ближе. Я в Петербурге себя очень хорошо чувствую, здесь отличные люди, прекрасные талантливые музыканты. У меня к России в целом особое чувство, как и к нашей общей славянской душе, что я очень ценю.

— В чем заключается философия джаза?

— Джаз для меня – это импровизация и слушание партнеров на сцене. Но это и медитация как соединение всех измерений. Это и инстинкт, и интуиция, и математика, и тайна. Это идеальный язык, с которым можно иметь дело.